В таверне душно. Дверь открыта, и с улицы дует вечерний ветерок. Но в таверне все равно душно. Даже на втором этаже, в комнате Быка. Там душно, а Адаар кажется, что в комнате холодно, как в Морозных горах. И тело её немеет, покрывается инеевой коркой, и сама она скоро превратится в сосульку.
— С-суки, — шипит косситка пытаясь стянуть сапоги. — Какие же они все суки! Basra vashedan! — тихо костерит она всех. Всех: красных храмовников, демонов, Инквизицию, Корифея, себя. — Мне казалось — шаг в сторону, и я провалюсь под снег. И меня там похоронят заживо. И демоны. Там было так много демонов. Но они все обратились в issala… Там так страшно… и лириум кругом, — она зажмуривает глаза, неуклюже садится на кровать, и та жалобно скрипит.
Бык резко стягивает сапог с правой ноги, и Адаар охает от неожиданности: вся ступня оказывается в кровавых мозолях.
— Спасибо, — бурчит она, когда и второй сапог оказывается снят. Инквизитор залезает с ногами на постель и на чистой простыне остаются следы от грязи и крови. — Бык… все, к чему я прикасаюсь превращается в пыль. Все issala. Почему?
— Потому что мир несовершенен, kadan, — отвечает коссит, накрывая её одеялом.
Он знает, что она будет приходить к нему. Перепачканная в дорожной пыли, грязи болот и крови врагов, со слегка стертой боевой раскраской из гургута. Она всегда будет либо бросаться на него, подобно дикому зверю, либо будет искать лишь поддержки. Что ж, Бык всегда рад предоставить ей все, что она захочет.
— Кун тоже, он-то мир не исправит, — говорит Адаар. — Бык, почему слова issala и asala так похожи? Пыль и душа. Почему? Этот вопрос никак не дает мне покоя. Это что-то значит в кунлате?
— Я никогда не задавался этим вопросом, kadan, — отвечает он равнодушно, прикасаясь к её щеке. — Возможно потому, что многие придают слишком большое значение этой самой душе. Но в конечном счете-то все мы обратимся в пыль, кого тогда будет интересовать наша душа? Кун просто зрит в самый корень.
— Ты не прав, — упрямо отвечает Инквизитор, как и всегда. Спорить ей не хочется, потому что она засыпает, но все равно косситка упрямо сжимает губы и хмурит брови. Укрытая одеялом, она выглядит достаточно забавно, и потому Бык улыбается, глядя на неё. — Душа всегда что-то значит, слышишь? Это не пыль.
— Конечно, Асала, — её имя кажется косситу насмешкой. Каким же сумасшедшим был её отец, если назвал её Асала Адаар? Душа оружия. Он словно бы сам определил судьбу своего ребенка, подобно тому как тамассран определяют жизненное дело кунари и нарекают его Стэном, Аришоком, Аригеной… Да, то не имена, но ведь они определяют, как кунари будет дальше жить. Вот и имя Асалы Адаар поставило её на путь щита и меча. — Просто я не думаю, что тал-вашоту можно рассуждать о душе. Я даже не думаю, что она у меня есть.
— Неправда. Неправда, слышишь? У тебя есть душа, глупый ты тал-вашот, — Асала улыбается, — я твоя душа.
— Конечно, — легко соглашается Бык.
Асала замолкает, а затем долго смотрит на него мутным расфокусированным взглядом и по-прежнему улыбается. Железный Бык знает, что она будет приходить к нему. После каждого похода, после каждой битвы. Иногда будет долго говорить, будет спрашивать. Иногда он расскажет ей все, о чем она спрашивает, иногда промолчит. Но одно остается неизменным.
Каждый раз, когда Адаар приходит к нему, в комнату в таверне, он неизменно не спит всю ночь, охраняя покой своей души.