i'm just really mac tired
Это просто прекрасно. Я заберу, и буду это перечитывать.
Для: AWU
От:
Название: «Ebasit»
Персонажи: Аришок / Сааребас
Категория гет
Рейтинг: R
Жанр : драма, ангст
Размер : Мини (1158 слов)
Предупреждение: смерть персонажа
Примечания автора: Перевод кунарийский слов
Ebasit - форма глагола "быть"
Карастен - солдат.
Тамассран - жрица, отвечающая за воспитание молодежи.
Имеркани - дети, ребенок.
Касаанда - росянка, плотоядное растение
«Анаан эсаам Кун» - Победа в Кун
Аташи - дракон
Акун - равновесие
Куноран-вел - Тот, кто является примером для других
"Асит тал-эб" - Так должно быть (То, что должно быть)
«Атааш варин ката» - «В конце ожидает слава»
Иногда он думает – сними с неё маску, дай в руки оружие и она станет превосходным карастен.
Влажной тряпицей вытри лицо, вылечи заплывшие глаза – она станет хорошей тамассран.
Сними тяжелые цепи и оковы – она породит новых имеркани, выносливых и бесстрашных, истинных потомков Кун.
«Покажите мне сааребас» - только и говорит он вслух. Глас его подобен реке, неторопливой и вечной, связанной со всеми водами океана.
Ничто. Просто осколки.
Арваарады подтаскивают её поближе. Шаг твари – неуверенный, медленный; когда её волочат, она почти не касается дорожной пыли. Руки – чудаковатое вен сплетенье, криво сросшиеся пальцы, скрытое маской лицо.
Когда Аришок приказывает, они снимают конструкцию из стали и кости с её лица.
В уголках глаз влажно поблескивает ни то слюда жидкая, ни то соки касаанды. Сааребас боится солнца, его ярких пронизывающих лучей, что выедает очи и стучат по вискам. В коже её – ни капли крови, покров сходит, шелушась и гния; сквозь бесцветные веки виден беспокойно-белёсый глаз. Сквозь губы и рот, изогнутый засохшим руслом реки, она выхаркивает слова.
«Анаан эсаам Кун».
Выхаркивает с любовью, с бесконечной преданностью и смирением. С белым крошевом (зубы), с красной мякотью (языка), с мутной влагой (слюны).
Аришок приказывает – напоить и держать рядом.
Бас приходящий и бас уходящий (подобно приливу), будет видеть идол высшей добродетели.
Идол внутренней борьбы, идол служению Кун.
Сааребас поят водой – прозрачною ключевой, согретой пыльными ветрами. Из кувшина, длинного с узким горлышком, поливают губы и веки. Тварь пьет захлебываясь, вздрагивая в затаенном удовольствии. Когда влага течет по лицу, она смывает кожу и ресницы; а она пьет, буквально – пожирая саму себя.
Но когда лицо её оплетают маской – слившиеся в поцелуе кость и сталь – губы покрываются инеем. Никто не увидит и никто не узнает, пыльный ветер слизнет капли упавшие под ноги.
Держать тварь подле себя – опасно, знает Аришок. Стреноженный и опутанный плетью сааребас - это пленный аташи. Рано или поздно зверь вырвется и убьет тебя, дикий и неподвластный как океан. И в кровавой жатве своей будет он беспощаден.
Аришок знает и закрывает глаза, слушая, как играет с цепями и веревками заблудший ветер.
Время проходит, год сменяется годом – как сменяют друг друга Солнце и звезды. Басы приходят и уходят, то нахлынув приливом, то ударив волной. На их губах истиной-молоком свербит истина, но истинна эта - непостоянна, как перелетная птица, как утренний туман меж холмов.
Неизменным остается лишь Кун и Сааребас подле левой руки Аришока.
Влажная зима сменяется засушливым летом, но тварь живет, прорастая сквозь цепи и маску, словно дикий зверь, словно дикий цветок касаанды. Врастает в стены, оплетает башни Киркволла диким плющом-цветком. Как кровавое марево, как чумная лихорадка.
Его сааребас это живая фреска, могучий идол – завидев которого, басы обращаются в бегство.
Против Кун не выстоит ни одна волна, знает Аришок и его арваарады в очередной раз снимают с твари маску.
Каждое обнажение, каждая демонстрация, с течением лет становится пыткой для них обоих.
Когда солнце (грубое, летнее или кристальное зимнее) облизывает её лицо – из-под век твари начинает сочиться слюда, жидкая, поблескивающая. Мягкий язык, обглоданный и окровавленный, мечется в темной расселине рта. За губами, за крошевом языком – податливо мягкое горло; шеи сааребасов хрустят точно так же как у любых живых, звуком надсадным и противным, как ломающийся сук.
Аришоку хочется (нестерпимо), запустить пальцы ей в ребра, разодрать до крови, вычерпать гниль. Отравить ею песок, отравить бескрайнее море.
Разорвать веки нечаянным движением, утонуть в бесцветном зрачке.
Мякоть в уголке рта потревожить когтем, ощупать щеки изнутри.
Борьба – это иллюзия, знает вождь. Только сааребас борется сам с собой, подавляя опасность, принося себя на алтарь акуна и смирения.
Но ночам, пальцы его сводит судорогой – Аришок смотрит на идола своего, свернувшегося под сенью стены, под присмотром арваарадов. Персты его коченеют, их сводит болью и холодом; мраком, забвением древних храмов и гробниц. Куноран-вел дышат в затылок ему, но исчезают с приходом утра, с его пронзающим светом.
Ярким пламенем вспыхивает солома, на которой спит сааребас, в предрассветное время, словно вызов самому солнцу. И только в этот момент его пальцы оживают, наливаются теплом и кровью.
Асит тал-эб.
Ему хочется улыбнуться.
Губы твари немедленно зашивают черною нитью.
Ручейки крови на мокром песке, шум тряпок и знамен – все это приносит за собой морской ветер, облегчение и вековую усталость, словно он вплавь пересек Недремлющее море. Оседлав кита или гребень воды, выброшенный на берег вождь позабытой цивилизации.
Нить врастает в кожу – Аришоку кажется, словно черные черви заползают под бесцветное полотно.
В уголках рта скапливается рваное мясо.
Иногда (арваарады говорят ему) тварь в беспокойстве чешет лицо об острые вериги-кандалы, мелькает в провале рта изглоданный шлейф языка.
День сменяется днем, ночь приходит вслед за закатом. А они продолжают ждать, как каменные истуканы, как величайшие статуи человеческой лжи.
Как неподвижное море.
Сааребас не издыхает, сааребас растет внутрь себя, склонившись головой к выпирающим ребрам. К острым пикам груди, к светлой скрижали шрамов и рубцов, опоясавших тело рыбацкою сетью.
Аришок (на грани сознания) думает, он запутался в этой сети как беспечная рыба. И на мгновение теряет (находит) ответ на вопрос
кто есть кто.
Просыпаясь посреди ночи, посреди звездного неба, что жадно вылизывает небосвод, он вдруг приказывает арваарадам – приведите мне тварь, покажите мне тварь. И они приводят, послушные, беспрекословные; ставят на колени её, близко-близко, перед ликом его.
От неё пахнет землею, пахнет родниковой водой и вечерней кашей.
Волосы сплетены в сложные косы, пропитанные песком и кровью, оттого – навеки застывшие в каленом узоре.
Веко, мутное и влажное зарастает шелушащейся кожею. Больно моргать, больно открыть глаза.
Когда он просит, руки сааребас поднимают вверх, показывая измученные кисти рук. Сращенные вкривь и вкось, они напоминают Аришоку деревья. Выступающие вены (корни), грубая кожа (кора) и вспученные рубцы (расселины, сочащиеся янтарем).
Из таких деревьев, его народ строил корабли.
Из ветвей таких деревьев, его народ гнул луки и стрелы.
На корнях таких деревьев, его народ строил Кун.
Аришок знает – на её костях, на её корнях они построят новую веху, отмечающую часть великого замысла.
Ничто – просто осколки.
С тяжелым сердцем, с тяжелой душой он засыпает вновь, проваливаясь в сон как в пучину. Тонкий лёд под ним преломляется, тонкий лёд под ним тает и вождя уносит в мутную хладную гавань.
Утром, при пробуждении – покрывала липнут к его потной спине; пот засыхает заскорузлым рисунком, пот исписывает его тело ритуальным рисунком – поцелуем человеческих богов.
Как заступ, как тяжелое копье он глаголет слово свое.
Он берет её лицо в ладони свои, как чашу, до краев наполненную подгнившею кровью.
Кончиком когтя, кончиком пальца (хочется – языком) тревожит мясо в уголке рта, приподнимает за подбородок. Аришоку хочется думать, она красива (могла быть), Аришок думает, она (была бы) полезна. Но волна в её груди бьется с каждым днем все сильнее и вот-вот вырвется наружу.
Вот-вот неизменное море затопит их всех.
Тихо-тихо, говорит он, так что не услышат язычники, не услышит блудный ветер.
«Атааш варин ката»
Покорись мне волна, подчинись мне волна. В конце нас ожидает слава.
Тварь умирает на руках его, с бесконечной любовью, с бесконечным смирением.
Вдруг поднявшийся ветер один за другим тушит похоронные костры, срывает знамена со стен и приносит за собой морскую грозу. Тело сааребас, оставленное им на песке, подобно мертвой медузе, случаем выброшенное штормом на пустынный берег.
Впервые за долгие годы он засыпает спокойно.
Все эти долгие годы город цепей знает – нет твари страшнее,
чем Аришок.
URL записи
02.01.2014 в 00:21
Пишет Weisshaupt Fortress: Для: AWU
От:
Название: «Ebasit»
Персонажи: Аришок / Сааребас
Категория гет
Рейтинг: R
Жанр : драма, ангст
Размер : Мини (1158 слов)
Предупреждение: смерть персонажа
Примечания автора: Перевод кунарийский слов
Ebasit - форма глагола "быть"
Карастен - солдат.
Тамассран - жрица, отвечающая за воспитание молодежи.
Имеркани - дети, ребенок.
Касаанда - росянка, плотоядное растение
«Анаан эсаам Кун» - Победа в Кун
Аташи - дракон
Акун - равновесие
Куноран-вел - Тот, кто является примером для других
"Асит тал-эб" - Так должно быть (То, что должно быть)
«Атааш варин ката» - «В конце ожидает слава»
Иногда он думает – сними с неё маску, дай в руки оружие и она станет превосходным карастен.
Влажной тряпицей вытри лицо, вылечи заплывшие глаза – она станет хорошей тамассран.
Сними тяжелые цепи и оковы – она породит новых имеркани, выносливых и бесстрашных, истинных потомков Кун.
«Покажите мне сааребас» - только и говорит он вслух. Глас его подобен реке, неторопливой и вечной, связанной со всеми водами океана.
Ничто. Просто осколки.
Арваарады подтаскивают её поближе. Шаг твари – неуверенный, медленный; когда её волочат, она почти не касается дорожной пыли. Руки – чудаковатое вен сплетенье, криво сросшиеся пальцы, скрытое маской лицо.
Когда Аришок приказывает, они снимают конструкцию из стали и кости с её лица.
В уголках глаз влажно поблескивает ни то слюда жидкая, ни то соки касаанды. Сааребас боится солнца, его ярких пронизывающих лучей, что выедает очи и стучат по вискам. В коже её – ни капли крови, покров сходит, шелушась и гния; сквозь бесцветные веки виден беспокойно-белёсый глаз. Сквозь губы и рот, изогнутый засохшим руслом реки, она выхаркивает слова.
«Анаан эсаам Кун».
Выхаркивает с любовью, с бесконечной преданностью и смирением. С белым крошевом (зубы), с красной мякотью (языка), с мутной влагой (слюны).
Аришок приказывает – напоить и держать рядом.
Бас приходящий и бас уходящий (подобно приливу), будет видеть идол высшей добродетели.
Идол внутренней борьбы, идол служению Кун.
Сааребас поят водой – прозрачною ключевой, согретой пыльными ветрами. Из кувшина, длинного с узким горлышком, поливают губы и веки. Тварь пьет захлебываясь, вздрагивая в затаенном удовольствии. Когда влага течет по лицу, она смывает кожу и ресницы; а она пьет, буквально – пожирая саму себя.
Но когда лицо её оплетают маской – слившиеся в поцелуе кость и сталь – губы покрываются инеем. Никто не увидит и никто не узнает, пыльный ветер слизнет капли упавшие под ноги.
Держать тварь подле себя – опасно, знает Аришок. Стреноженный и опутанный плетью сааребас - это пленный аташи. Рано или поздно зверь вырвется и убьет тебя, дикий и неподвластный как океан. И в кровавой жатве своей будет он беспощаден.
Аришок знает и закрывает глаза, слушая, как играет с цепями и веревками заблудший ветер.
…
Время проходит, год сменяется годом – как сменяют друг друга Солнце и звезды. Басы приходят и уходят, то нахлынув приливом, то ударив волной. На их губах истиной-молоком свербит истина, но истинна эта - непостоянна, как перелетная птица, как утренний туман меж холмов.
Неизменным остается лишь Кун и Сааребас подле левой руки Аришока.
Влажная зима сменяется засушливым летом, но тварь живет, прорастая сквозь цепи и маску, словно дикий зверь, словно дикий цветок касаанды. Врастает в стены, оплетает башни Киркволла диким плющом-цветком. Как кровавое марево, как чумная лихорадка.
Его сааребас это живая фреска, могучий идол – завидев которого, басы обращаются в бегство.
Против Кун не выстоит ни одна волна, знает Аришок и его арваарады в очередной раз снимают с твари маску.
Каждое обнажение, каждая демонстрация, с течением лет становится пыткой для них обоих.
Когда солнце (грубое, летнее или кристальное зимнее) облизывает её лицо – из-под век твари начинает сочиться слюда, жидкая, поблескивающая. Мягкий язык, обглоданный и окровавленный, мечется в темной расселине рта. За губами, за крошевом языком – податливо мягкое горло; шеи сааребасов хрустят точно так же как у любых живых, звуком надсадным и противным, как ломающийся сук.
Аришоку хочется (нестерпимо), запустить пальцы ей в ребра, разодрать до крови, вычерпать гниль. Отравить ею песок, отравить бескрайнее море.
Разорвать веки нечаянным движением, утонуть в бесцветном зрачке.
Мякоть в уголке рта потревожить когтем, ощупать щеки изнутри.
Борьба – это иллюзия, знает вождь. Только сааребас борется сам с собой, подавляя опасность, принося себя на алтарь акуна и смирения.
Но ночам, пальцы его сводит судорогой – Аришок смотрит на идола своего, свернувшегося под сенью стены, под присмотром арваарадов. Персты его коченеют, их сводит болью и холодом; мраком, забвением древних храмов и гробниц. Куноран-вел дышат в затылок ему, но исчезают с приходом утра, с его пронзающим светом.
Ярким пламенем вспыхивает солома, на которой спит сааребас, в предрассветное время, словно вызов самому солнцу. И только в этот момент его пальцы оживают, наливаются теплом и кровью.
Асит тал-эб.
Ему хочется улыбнуться.
Губы твари немедленно зашивают черною нитью.
Ручейки крови на мокром песке, шум тряпок и знамен – все это приносит за собой морской ветер, облегчение и вековую усталость, словно он вплавь пересек Недремлющее море. Оседлав кита или гребень воды, выброшенный на берег вождь позабытой цивилизации.
...
Нить врастает в кожу – Аришоку кажется, словно черные черви заползают под бесцветное полотно.
В уголках рта скапливается рваное мясо.
Иногда (арваарады говорят ему) тварь в беспокойстве чешет лицо об острые вериги-кандалы, мелькает в провале рта изглоданный шлейф языка.
День сменяется днем, ночь приходит вслед за закатом. А они продолжают ждать, как каменные истуканы, как величайшие статуи человеческой лжи.
Как неподвижное море.
Сааребас не издыхает, сааребас растет внутрь себя, склонившись головой к выпирающим ребрам. К острым пикам груди, к светлой скрижали шрамов и рубцов, опоясавших тело рыбацкою сетью.
Аришок (на грани сознания) думает, он запутался в этой сети как беспечная рыба. И на мгновение теряет (находит) ответ на вопрос
кто есть кто.
Просыпаясь посреди ночи, посреди звездного неба, что жадно вылизывает небосвод, он вдруг приказывает арваарадам – приведите мне тварь, покажите мне тварь. И они приводят, послушные, беспрекословные; ставят на колени её, близко-близко, перед ликом его.
От неё пахнет землею, пахнет родниковой водой и вечерней кашей.
Волосы сплетены в сложные косы, пропитанные песком и кровью, оттого – навеки застывшие в каленом узоре.
Веко, мутное и влажное зарастает шелушащейся кожею. Больно моргать, больно открыть глаза.
Когда он просит, руки сааребас поднимают вверх, показывая измученные кисти рук. Сращенные вкривь и вкось, они напоминают Аришоку деревья. Выступающие вены (корни), грубая кожа (кора) и вспученные рубцы (расселины, сочащиеся янтарем).
Из таких деревьев, его народ строил корабли.
Из ветвей таких деревьев, его народ гнул луки и стрелы.
На корнях таких деревьев, его народ строил Кун.
Аришок знает – на её костях, на её корнях они построят новую веху, отмечающую часть великого замысла.
Ничто – просто осколки.
С тяжелым сердцем, с тяжелой душой он засыпает вновь, проваливаясь в сон как в пучину. Тонкий лёд под ним преломляется, тонкий лёд под ним тает и вождя уносит в мутную хладную гавань.
Утром, при пробуждении – покрывала липнут к его потной спине; пот засыхает заскорузлым рисунком, пот исписывает его тело ритуальным рисунком – поцелуем человеческих богов.
Как заступ, как тяжелое копье он глаголет слово свое.
Он берет её лицо в ладони свои, как чашу, до краев наполненную подгнившею кровью.
Кончиком когтя, кончиком пальца (хочется – языком) тревожит мясо в уголке рта, приподнимает за подбородок. Аришоку хочется думать, она красива (могла быть), Аришок думает, она (была бы) полезна. Но волна в её груди бьется с каждым днем все сильнее и вот-вот вырвется наружу.
Вот-вот неизменное море затопит их всех.
Тихо-тихо, говорит он, так что не услышат язычники, не услышит блудный ветер.
«Атааш варин ката»
Покорись мне волна, подчинись мне волна. В конце нас ожидает слава.
Тварь умирает на руках его, с бесконечной любовью, с бесконечным смирением.
Вдруг поднявшийся ветер один за другим тушит похоронные костры, срывает знамена со стен и приносит за собой морскую грозу. Тело сааребас, оставленное им на песке, подобно мертвой медузе, случаем выброшенное штормом на пустынный берег.
Впервые за долгие годы он засыпает спокойно.
Все эти долгие годы город цепей знает – нет твари страшнее,
чем Аришок.
URL записи